Чан Ок-чон

Чан Ок-чон родилась и выросла в мире, где имя значило положение. Ее знали как Чан Хи‑бин и как Чан Ок‑чон, и оба имени тянули на разные судьбы. Она носила титул королевской наложницы, чья жизнь вплетена в узоры дворцовой рутины и нескончаемых ожиданий. Утренний свет скользил по шелку ее одежды, а дни проходили под звуки колесниц и шёпот придворных. Иногда имя Хи‑бин звучало в официальных свитках и при дворе, иногда — Ок‑чон, почти как обещание личного, нежного отклика. В этом раздвоении — целый мир: публичный облик и то, что оставалось для неё самой. Ее шаги по мраморным коридорам были знакомы тем, кто видел двор чаще других, и в их эхо слышались ожидания, которые возлагались на каждую женщину в её положении. Она умела сохранять лицо спокойным, когда внутри бурлили мысли о том, что значит быть названной и переименованной. Тонкие границы между обязанностями и желаниями, между названием и сущностью — всё это определяло её существование. Иногда вечером она позволяла себе минуту тишины, слушая, как за стенами стихают придворные голоса. Два имени, два образа — и одна жизнь, которая двигалась в ритме дворцовых правил и личных чувств, храня в себе противоречие между тем, как её знали, и тем, кем она оставалась в глубине. Её окружали люди, чьи лица были искажены интересом и страхом; они приносили поклон и истории, но истинную меру её личности давало лишь имя, которое она отпускала в тишине. Иногда, смотря на луну, она мысленно соединяла оба имени, пытаясь понять, где кончается одно и начинается другое. В этих ночных размышлениях рождалось спокойное принятие и горькое удивление от того, как легко судьба меняет обращение человека. Так одинокая и вместе с тем окружённая взором двора она продолжала жить, не переставая быть тем, кем её называли.