Она выжила в той страшной автокатастрофе, но цена спасения оказалась невообразимо высокой: рядом не было ни мужа — известного композитора, ни их пятилетней дочери. В памяти остались обрывки света, запах металла и голос дочери, который больше не ответит. Дом, где раньше звучала его музыка, теперь наполнился немым эхом партитур и разбросанных игрушек. Каждая мелодия, сочинённая им, казалась одновременно утешением и ножом, потому что напоминала о том, чего уже не вернуть. Она медленно перебирала ноты, касалась пальцами знакомых аккордов и так и не решалась сыграть целую строчку: звук пробуждал слишком много образов — смех ребёнка, его маленькие шаги по кухне, утренние разговоры и тёплое прикосновение рук мужа.
Иногда ей казалось, что композиции продолжают жить отдельно от неё, что голос композитора остался в тишине комнат и в музыке, застывшей на бумаге. Она бродила по дому, словно теряя равновесие между прошлым и настоящим, пытаясь сохранить последние вещи, которые могли бы подтвердить реальность их существования. Порой приходили провалы сознания — яркие воспоминания сменялись пустотой; иногда музыка возникала сама по себе, и тогда сердце сжималось от одиночества.
Покой казался недостижимым, но где-то в сердце ещё теплела нежность, связанная с их общей жизнью. Она училась дышать в этой новой тишине, бережно храня образы мужа и дочери, чтобы они не растворились вовсе. Ночи давались ей особенно тяжело: свет луны бросал на пол вытянутое тень пустой кровати, и она просыпалась от привычки искать рядом маленькую руку. На столе лежали письма и черновики партитур, где ещё сохранились почерки мужа — каждый штрих был немым свидетельством любви. Иногда она включала запись его пьесы и закрывала глаза, позволяя звукам удерживать обрывки воспоминаний. Так она училась жить с раной, стараясь не потерять того, что осталось.